Красноречие не покидало его даже в крайних случаях.
Дворецкий несколько раз прошелся по комнате.
— Ну, позовите теперь Татьяну, — промолвил он наконец.
Через несколько мгновений Татьяна вошла чуть слышно и остановилась у порога.
— Что прикажете, Гаврила Андреич? — проговорила она тихим голосом.
Дворецкий пристально посмотрел на нее.
— Ну, — промолвил он, — Танюша, хочешь замуж идти? Барыня тебе жениха сыскала.
— Слушаю, Гаврила Андреич. А кого они мне в женихи назначают? — прибавила она с нерешительностью.
— Капитона, башмачника.
— Слушаю-с.
— Он легкомысленный человек, это точно. Но госпожа в этом случае на тебя надеется.
— Слушаю-с.
— Одна беда… ведь этот глухарь-то, Гараська, он ведь за тобой ухаживает. И чем ты этого медведя к себе приворожила? А ведь он убьет тебя, пожалуй, медведь этакой..
— Убьет, Гаврила Андреич, беспременно убьет.
— Убьет… Ну, это мы увидим. Как это ты говоришь: убьет! Разве он имеет право тебя убивать, посуди сама.
— А не знаю, Гаврила Андреич, имеет ли, нет ли.
— Экая! ведь ты ему этак ничего не обещала…
— Чего изволите-с?
Дворецкий помолчал и подумал:
«Безответная ты душа!» — Ну, хорошо, — прибавил он, — мы еще поговорим с тобой, а теперь ступай, Танюша; я вижу, ты точно смиренница.
Татьяна повернулась, оперлась легонько о притолоку и ушла.
«А может быть, барыня-то завтра и забудет об этой свадьбе, — подумал дворецкий, — я-то из чего растревожился? Озорника-то мы этого скрутим; коли что-в полицию знать дадим…» — Устинья Федоровна! — крикнул он громким голосом своей жене, — поставьте-ка самоварчик, моя почтенная…